Добрецов пропустил только одну дверь — видимо, кладовку; в остальных комнатах они побывали хотя бы по несколько минут, ведомые троицей из Добрецова, приятной дамы и блондинки-реставратора. Их влекли вперёд, вперёд, в полумрак, за угол — в Ад.

Стас остановился, как вкопанный. Кто-то вскрикнул.

Тьма; но откуда-то взялись алые сполохи, побежали по стенам, издевательски корчась и извиваясь. Арка холодного зелёного пламени обрамляла тьму — и языки огня дрогнули, заалели, лизнули темноту, потянулись вперёд, будто на зов. Дрожит тёплый огонь, дрожит тёплая кровь — Стас сделал шаг назад, во что-то живое, рука… 

Он едва не выхватил клинок. Сталь уже коснулась кожи — он понял, что толкнул Добрецова, который сам рассыпался в извинениях, не сдерживая довольной улыбки.

— Так и родить можно! — охнула одна из девиц. Вторая просто выдохнула еле слышное «…я-а-а-а-а…»; всё, на что хватило дыхания.

— Сам, поверите, сам забываюсь иногда, как выйду на них, батюшки! А уж сколько я здесь!

— А сколько вы здесь? — тихо спросил Стас. Клинок незаметно скользнул обратно, едва показавшись.

— Давно, Сашенька, давно, но по-прежнему пугаюсь! Светоборовы врата, так художника звали, Ярослав Светоборов.

Приветливая дама хихикнула. Добрецов развёл руками. В стёклах его очков вздрагивали огоньки, но улыбка была доброй.

— Да-да! Если и как-то иначе его звали, об этом я не слыхал. Техника у него была своеобразная, сочетание стекла и эмали —

Он подошёл поближе, указывая рукой. С некоторой опаской все приблизились. Коридор на самом деле был широкий и недлинный. Перед Вратами был натянут черный жгут, но заметно это было только вблизи.

Врата представляли из себя, скорее, высокую перевёрнутую арку, сплетённую из стеклянных жгутов толщиной с корабельные канаты. Сверху их туго стянула тонкая золотая сеть из ячеек с ладонь размером. Ячейки были шести- или восьмиугольными. Рассмотреть их толком не удавалось — они калейдоскопно вспыхивали то рубиновым, то изумрудным светом. Тьма в сердце их то приближалась, то удалялась. Казалось, что сами Врата то увеличиваются, то уменьшаются.

Казалось, что они дышат.

Стас зажмурился. Расписные стекляшки, поделка, а мерещится уж невесть что. Врата всё равно были перед глазами, как будто закрыв глаза, он только увидел их чётче. Они не светятся, подумал он, они отторгают свет, режут его острыми гранями, топят его в бездонной тьме…

— Создаёт иллюзию, иллюзию пламени — объяснял Добрецов кому-то негромко. Стас открыл глаза.

Это звучит логично: художник, стекло, свет, иллюзия. Но это неправда. Стас это знал, чуял костью, как Gunne — надвигающуюся грозу.

Иллюзией было стекло.

Правдой было пламя.

И тьма.

_{* * *}

Снаружи потеплело, и даже солнце выглянуло, забыв, что такое северное лето. Все жмурились и тёрли глаза, благодарили Добрецова и фотографировались с ним на память. Стас не стал отказываться — стал позади, в тени, и потупился, но Вин его предупреждал, что в галерее наверняка есть камеры, да и сфотографировать его кто угодно мог, когда угодно.

Добрецов охотно отвечал на вопросы, называл измерения в метрической системе — примерно шесть с половиной метров в ширину, пять в высоту. Стас механически перевёл это в обычные цифры. Получалось почти, как Александровы врата, где это было, у Плиния, что ли? 

— А что ещё этот художник сделал? — спросила миловидная женщина. — Я про него и не слышала никогда!

— Да, только про вашу галерею — у него даже страницы в Википедии нет! — блондинка-искусствовед удивлённо взмахнула телефоном.

Добрецов улыбчиво закивал:

— Только эти врата и закончил, знаете ли! Он появился, так сказать, ниоткуда, когда галерея только открывалась, сделал вот это, и под конец, по-моему, — он заговорщически понизил голос, — немножечко стал не в себе. Все бормотал, что не выходит, не выходит…

— … у мастера Данилы Каменный цветок, — суфлировал один из парней. Добрецов одобрительно кивнул.

— Даже разбить их пытался, да-да, пытался, представляете? Это уже при мне было. Пришёл вот, как вы сегодня, чайку попили, попросился посмотреть на них ещё раз. Я за ним, с фонарём, а он выхватывает молоток и бросается! Хорошо, споткнулся в потёмках обо что-то, плашмя на пол упал — я, конечно, фонарик уронил с испугу, а пока нашёл свет, он мимо меня бегом — и только его и видели!

— И так и не возвращался с тех пор?

— Нет, нет, пропал! Но Врата, к счастью, даже не поцарапал.

Не поцарапал, конечно. Их не разобьёшь так просто. Неважно, правда ли вся эта сказка про художника. Но Врата — нет, не разобьёшь.

Стас ушёл, не оборачиваясь. Против ветра, что хлещет по щекам, по глазам, а слёзы — дань ветру, и всё. Надо было понять, разобраться, при чём Галерея, при чём зелёное пламя в холодной друзе.

Но Стас думал, не мог не думать: эти трое с фестиваля говорили о подкидышах, других подкидышах времени. Неужели и они находили вместо отчего дома бетонные многоэтажки? Попадались им бабушкины чётки на барахолке? Свадебный портрет родителей в мусорном баке?

Подкидыши времени. Откуда? Куда?