— Тарас Петрович, готов лагман, разогрейте только вечером!

Тарас Петрович радостно оторвался от надоевшего компьютера — проверить же обед надо? Надо! В кухне Шура уже протирала стол перед тем, как уйти. А запах-то, запах! Вон уже и этот бездельник пушистый на окошке снаружи сидит, гипнотизирует двуногих. (Цитрамон всегда знал, где готовят что-то вкусное, и обходил соседей, покровительственно подмурлыкивая или грустно стеная.)

— Бараний, что ли? Сто лет не ел баранинки! Шур, ты ж золото просто, а не человек!

Шура просияла.

— Это Наджаф вам опять прислал, свежая такая! А уж лапши я наделала, машинкой-то.

— Чревоугодец, нет, этот, чревоугодник! — Тарас Петрович открыл крышку, вдохнул… Дурацкая монография выпорхнула из головы и улетела, будто её и не было. — Шур, а ты куда? Садись!

— Ой, спасибо, Тарас Петрович, перекусила я, а сейчас к дочке еду, они послезавтра в церковь. Вы уж как-нибудь без меня несколько дней тут продержитесь. Зять такси за мной прислал, — не скрывая гордости, добавила Шура. Точно, она же пристроила наконец эту свою, как её, длинноногую, амплитуда бёдер хорошая ещё…

— Ну, хорошо вам на свадьбе погулять, Шур. Позову тогда ребят, а то я тут у вас обожрусь опять.

Шура обернулась от дверей.

— Стасика с Веней? Да они ж не возвращались со вчерашнего дня, вон и Цитрамончик к вам пришёл… Ой, два часа уже! Побежала я!

Тарас Петрович схватил ложку с вилкой и навис над плитой, как только дверь за Шурой закрылась. Тарелки — для пижонов и слабаков! Кастрюля, вот достойный мужчины столовый прибор!

За собственным чавканьем — зира! лучок! мясцо! — он не сразу услышал пиликанье телефона. Он забыл, что старший сын ему поменял мелодию, и вместо привычной радиоактивной сирены откуда-то заиграл мрачно Hotel California. На третий круг до него дошло. Он с сожалением оторвался от кастрюли, бросил Цитрамону ещё кусочек, и пошёл искать телефон. Телефон нашёлся под диванной подушкой, куда он, видимо, сам заполз. Звонок, естественно, прервался в момент, когда Тарас Петрович взял его с дивана.

Секунду Тарас Петрович тупо смотрел на имя — одно и то же, три пропущенных звонка, — и телефон зазвонил в четвёртый раз. Он поднёс трубку к уху.

— Тасик! Тасик!

Все оттенки её голоса он знал наизусть. Этот — паника, от неё он почти никогда не слышал.

— Ксанчик, — от неожиданности само вылетело, первый раз за неизвестно сколько времени. Она всхлипнула. За два года, прошедшие с развода, они не созванивались, не виделись, обменивались краткими безликими сообщениями: младший опять не приедет, старшему передать свитер, и всё. Тасиком она его не называла года три. Тарас Петрович не заметил, что пальцы  сжались на телефоне, как от спазма.

— Спокойно давай, вдохни, выдохни. Тёщ- мама твоя опять?

Было слышно, как Ксеня пытается с собой справиться, дышит.

— Тас- Тарас, я до Ромки дозвониться не могу.

— Блин, напугала. Сколько, часа два не можешь? Шестнадцать лет пацану —

— Он в лесу играет на —

— Ну вот, в лесу связь —

— Тарас! — у неё сорвался голос. — Он обещал позвонить сегодня утром, после штурма, что ли, выйти на холмик, он место знает, он всегда… — голос опять задрожал. — Тасик, я всех обзвонила. Дозвонилась до Лёши Маркова, они вместе должны были ехать. Он говорит, Ромки на вокзале не было. Его со вчерашнего дня никто не видел.

_{* * *}

Звонки. Звонки, звонки, звонки. Ромкины сети — Тарас детей дразнил тогда, ещё до развода, «Инстаграм, Телеграм, пользы только ни на грамм!» Так и есть. Больницы в Москве — хорошо, там своего народу много, Тараса знают, помнят Ксению, но нет ничего. Милиция — полиция то есть, без толку.

Есть кое-кто, звонить ему по пустякам нельзя, но Тарас ему помог однажды так, как только врач может помочь. Этот кое-кто — сегодня выходной, но у таких людей не бывает выходных. Особый должок выплачен некорыстному врачу, что умеет держать язык за зубами; а толку — полиция сама теперь Тарасу звонит, но сказать им нечего.

Тарас спокоен, просто холодно внутри, глупый мультик крутится в голове: будто у него брюшина леденеет, желудок в сосульках, артерии индевеют изнутри. Он успокаивает Ксению: не говорим ничего дедушке с бабушкой, старшего не дёргаем пока, Ромка загулял просто где-то, к другим друзьям поехал, забыл позвонить, телефон разрядился, говорят Ксения с Тарасом друг другу. Не говорят только — час, два часа не говорят, как Ромка изменился после развода, как он стал сбегать из дома к друзьям, сидеть в наушниках за обеденным столом. Говорят же, что дети привыкают к разводу, если знают, что родители их любят, просто у взрослых так бывает, а с тобой всё в порядке. Сотни тысяч разведённых психологов не могут ошибаться, значит, привыкают дети. А Ромка так и не привык. Но Тарас и Ксения этого друг другу не говорят.

Тарас стал обзванивать станции, ближайшие к полигону игры, просто потому, что иначе Ксения свихнётся. Давай по железной дороге, сказал он спокойным голосом. Ты давай от Москвы, а я от ближайшей станции и дальше по линии. Ксения звонит, и он звонит, пока холод не заковал его целиком. Он знает — это стресс, хорошо, что поел до того, сердце у него в порядке, спасибо, извините, что побеспокоил, мой номер определился, если что-то узнаете, спасибо, не думать, выполнять задачу, он врач, он умеет…

— Шестнадцать лет, говорите? Опишите его, пожалуйста, — равнодушный женский голос в трубке.

— Метр девяносто, белобрысый, глаза светлые, шрам выцветший через правую бровь, — перечислил Тарас, едва шевеля онемевшими губами. Он смотрел на последнюю семейную фотографию на стене, за год до развода. Ещё он улыбается, добавил он про себя. Музыку странную любит. Обижен на нас с мамой…

— Мужчина, утром на тротуаре нашли…

Лёгкие отказали. Ни вдохнуть, ни выдохнуть. Нашли. На тротуаре. Всё.

— …трясение.

— Что, простите? Не расслышал, — совершенно ровным голосом спросил Тарас.

— Сотрясение, говорю же вам, сотрясение! — И уже не казённо, а по-человечески голос добавил, — Мужчина, да жив мальчик ваш, жив!

Тарас не смог ответить. Лёд сковал глотку.

Жив.