Стас кивнул. Он аккуратно затушил докуренную сигариллу и выложил  веточку полыни на крыльцо перед входом, придавив её плоским камушком.

— Движения нет. У моего дома. Не было. Весь день. — Синий подошёл к открытому окну, но не высунулся наружу, естественно. В конце концов, если ему не обязательно в этот момент видеть Стаса с Вином, зачем сгибать туловище и выводить голову за пределы комнаты?

— Дина? — спросил он. Вин не смог сдержать улыбки.

— Час назад писала. Читает «Графа Монте-Кристо,» первый том. 

(То, что она сидит на диване у подруги, завернувшись в куртку, которая ей велика и ужасно пахнет табаком, Вин упоминать не стал, потому что это не имело отношения к делу.)

— Она знает, где мы? — спросил Стас. Влюблённый мужчина, верный брат, и женщина — слишком много нитей тянется от этих сердец, любая из них может запутаться, перепутать другие.

Вин покачал головой.

— Нафиг. Только беспокоить зря. Я ей просто написал пока ждать.

— Она умеет, — бесстрастно сообщил Синий.

Стас кивнул. В этом мужчины тоже уступают женщинам, что поделать.

— Надобно вам поспать, — сказал он. — Три часа сна тоже неплохо. Я разбужу.

Было слышно, как они ещё возятся, как Вин что-то тихо говорит Синему, а Синий отвечает staccato. Потом стало тихо. В домике смотрителя и в усадьбе выключен свет, только немного, из дальнего окна, тёплого жёлтого сияния, наверное, от лампы, где она читает. Кто она? В безымянной женщине с бесцветной косой легко было признать духовную сестру Франциски из Толедо или Франчески из Перуджи, склоняющуюся по ночам над старинными рукописями, днём принимающую путников, без расспросов и любопытства. Не сохранился длинный деревянный дом с большим мезонином, где мальчиком останавливался Стас, где впервые увидел ветреную красавицу Натали; верно, много лет спустя они выстроили этот каменный особнячок с осыпающимся фасадом. Больше ста лет не бывало Вежневых на их новгородской даче; ещё дольше не звучал лёгкий смех Натали, её кокетливые песенки. Их помнил только Стас и эта странная женщина, которая, никогда не встречав их, почему-то разыскивала Лемюэ-Лèдниковых и Вежневых в толще ушедших дней и хранила их в своей памяти, как откровение, как драгоценность, как близких людей.

Свет погас. Темно, тихо, спят Синий и Вин. Покрикивает сова. Третья ночь не в Ключах… Быть может, они зря не вернулись домой. Тарас Петрович почему-то жил не с женой и сыновьями — в гости приезжал лишь старший, нечасто. Развод бывал и во время Стаса, хоть и редко. Но кровь есть кровь, особенно родная, пролитая чужаком. Кто-то, кто поломал кости его сыну, должен рассчитывать лишь на жгучую, острую ярость со стороны отца. Разбирательства пойдут потом, даже если доктор ни в чём не замешан, и лишь его сын попал в плохую компанию. Сожаление  можно будет выразить позже, хотя даже знай Стас, кто на него нападал, он ничего бы не сделал иначе.

Падающая звезда промелькнула по небу, но он не успел загадать желание. Натали бы успела, наверное…

_{* * *}

Ромка был ближе, чем Стас думал. Он лежал на больничной койке областной больницы, со сломанной рукой и расквашенной физиономией, изрядно накачанный хорошим обезболивающим, и рассказывал, рассказывал отцу заплетающимся языком, с блаженной улыбкой. О лучших друзьях, верных, не бросят никогда (Ромку нашла уборщица на маленькой станции; он лежал один, без сознания, на тротуаре), о Клане, о великом Пал Иваныче; о том, что нельзя было отступать, о иных мирах и тайнах бытия… Тарас Петрович слушал и закипал медленной яростью. Ромка не знал, за кем они пошли в ночи; бредовая история, наплетённая ему верными друзьями, усложнялась его собственной стукнутой тупой башкой. Ромкин отец тоже когда-то был молодым, но верные друзья, дурацкие авантюры и попойки остались в прошлом, с первой любовью и курчавой шевелюрой; сыновья и жена говорили, что он поскучнел и не понимал ничего, что не ложится под скальпель или на банковский счёт. Да, он прожил почти тридцать лет по жёсткому кодексу воина-врача — спал по пять часов в сутки, курил, как паровоз, отдавая себя больным, коллегам, и семье, в такой последовательности. И вот, бумерангом, как при запущенном заболевании, прилетело обратно. Но не к нему.

К сыночку.

Стас — почему-то Тарас Петрович был с самого начала уверен, что это Стас, как только ему удалось распутать Ромкины бредни — сломал Ромке правую руку и пару рёбер, добавив лёгкое сотрясение. Повезло, что в главврачах оказался старый ученик Тараса, присмотрит за младшеньким. «Пока подержим, Тарас Петрович,» сказали ему; и так понятно — с сотрясением не попляшешь. К неврологу потом, надо будет Птицыну позвонить… Слушая Ромкин сбивчивый рассказ про хромого в костюме с жилетом — дался Ромке этот жилет — «так палкой махал, пап, вообще, он как Пал Иваныч», глядя на его бледное лицо с морщиной боли меж бровей, Тарас Петрович думал о Стасе, и его трясло. Если бы не Стас, Ромка не лежал бы сейчас под медикаментозным кайфом в безымянной больнице, был бы сейчас на ногах. Вот как, думал Тарас, бессознательно сминая в кулаке пачку сигарет. Ну ничего, разберусь. 

_{* * *}

— Говорит, в плохую компанию попал, — главврач Кеттуунен с наслаждением проглотил разом полкружки и подставил саму кружку под чайник. — Хороший чаёк нам привёз, однако! Ну, подержим мальчика подольше, Тарас Петрович разберётся, — не зная того, повторил он мысли своего бывшего профессора.

Ординатор долил кипятку и глубоко вдохнул, как сигаретный дым. Обычно они заваривали пакетики; суровый лысый доктор, папаша пациента, оставил им амброзии в ярких вакуумных бугристых свёрточках с танцующими китайскими иероглифами.

— Иван Алексеич, а он кто?

— Так я тебе про него рассказывал, это ж сам Тарас — Острый Глаз, его все знают! Вот я сдавал ему экзамен, это ещё в две тысячи… каком блин… В общем, он меня спрашивает…

Синемшагскую больницу укутала плотная, пушистая, почти осенняя ночь. Электрический едкий свет жжёт её, отгоняет старый мрак. Смеются люди в ординаторской, не зная, от чего отгородил их свет и металл. Дремлет медбрат у изголовья глупого счастливчика Ромки. Воздух в палате горчит, не полынью, валерьянкой — на соседней койке свернулась Ромкина мать, Ксения, в полудрёме следит за сыном, думает о муже, о внезапном поцелуе на прощание.

Время — живая петля, мёртвая вода. Дальше и дальше от Синемшаги — бензин и железо, искра и табак — едет сквозь древнюю ночь Тарас Петрович.

Кровь за кровь, кость за кость. Ночь.