Глава 18
БУРЯ
Буря шла издалека, поглотить город к утру. Не видать рассвета, хоть он и близко по часам. А что часы? Они ведут счёт минутам, а буря ходит по земле, не отличая веков.
Синие зарницы загорались на севере; ветер дёргал провода, хлопал ставнями, стучал холодными ветками в чёрные окна. Он разбудил и Таню; она вздохнула, включила ночник, завернулась в шаль, достала вязание. Бессонница была её частой гостьей, особенно в ветреные ночи. Петли на спицах ничем не хуже чёток; вывязывая кофточку племяннице подруги, она привычно прочитала тропарь о странствующих и путешествующих. На вокзале, где она продавала билеты в разные концы света, она часто читала про себя молитву-напутствие в добрый путь пассажирам. Мало ли куда люди едут и зачем, не помешает помощь. Помощница, Маринка (опять волосы перекрасила, в зелёный зачем-то) над ней посмеивалась, за глаза звала её Таня-богомолка. Таня не обижалась — а что с девчонки взять? Молоденькая ещё, ничего не знает; только в лес вечно мотается с компаниями всякими, дома, видно, ничего у неё хорошего. Маринке пассажиры мешали в телефон потупить, вот и всё. А Таня не могла объяснить, да и не хотела. Путешественники же — редкие книги с неведомых полок, которым она прописывала полки вагонные. С годами, с опытом, ей иногда удавалось заглянуть под обложку, увидеть страничку из их истории. Согнутая, но бодрая старушка, которая ехала на другой конец страны с одной сумкой, и называла всех «деточка» — путешествует на старости лет, ничего не боится; весёлый усатый мужчина, который один тащил три чемодана и пытался всех угощать яблоками — с другом старым нашлись; обходительный грустный молодой человек, пару дней назад, он вдруг ей так улыбнулся, как будто у неё была шляпа с пером и кринолин, как в кино; он ехал издалека, это сразу было видно, и путь ему предстоял тоже долгий, нелёгкий, не туда, куда он брал билет. Вспомнив его, Таня прочитала молитву за него ещё раз — мало ли, где он, и куда ведёт его дорога.
Стас проходил под её окнами, как раз в тот момент, когда она дошла до «сохраняюща и невредимых». Ни он, ни она об этом не знали, но это, в общем-то, было и необязательно.
Он, конечно, не вспоминал в этот момент об усталой женщине, которая была добра к нему на вокзале. Они с Вином шли прямиком в опасность, куда большую, чем тогда в Галиции или Триполитании. Ждёт ли их нечисть, или душегубы, или же что-то ещё, чего они с Вином и представить не могут, Стас не знал, но то, что битвы не миновать, сомнений не было. Он покосился на Вина. В свете уличного фонаря мелькнул сжатый рот, взгляд-клинок. Вин готов; будет славно биться с ним плечом к плечу.
Они шли по ветру; ни Стасу, ни Вину не было странно, что ветер толкает их в спины, заворачивает вместе с ними за каждый угол, ведёт их к Галерее.
Машину они оставили на круглосуточной стоянке под яркими лампами, за несколько кварталов от цели. Большая часть того, что они взяли за работу у кузнеца, не пригодилась — по пять железных копий на брата и тяжёлую цепь не унесёшь. Стас не сожалел об этом. Как сказал как-то Cliffe — может, когда они сматывали удочки из Шипжи или из Патракии — хороший план просто скрашивает время до удара молнией в затылок. Он надел несколько железных колец на пальцы себе и Вину, положил ещё несколько в карман.
— Нечисть не любит калёного железа, — напомнил он. Вин сказал сквозь зубы:
— Железным дрыном получить никто не любит, надеюсь. У тебя полынь есть? На, возьми.
Шёл четвёртый час пополуночи, но ветер был ледяной, словно и правда зима, а не конец лета. Кто-то из старших знакомых papa замечал, что климат российский — или шутка Господа, или его проклятье; papa говорил, что за эти слова его упекли в сумасшедший дом… Стас протянул Вину фляжку с ромом; тот отхлебнул — огонь и яблоневый цвет, уютная комнатушка Синего, будто сто лет назад. Он глотнул ещё — вряд ли ему придётся скоро садиться за руль — и вернул флягу Стасу, который тоже отпил, вспоминая — эх, хорошо бы сейчас пару бутылок настоящего шампанского! О, Bollinger сороковых, до нашествия phylloxera! По бутылке на брата, и никакая нечисть нипочём! Ладно, сойдёт и ром. Как говаривал Мышкин, две воды хороши, огненная да святая. Это напомнило Стасу о важном.
— Ты крещёный? — спросил он. Вин пожал плечами.
— Наверное, — сказал он. От бабушки оставались какие-то иконы, но он как-то так и не собрался расспросить брата о них.