Вот тут-то всё и встало на свои места. Дочь тёти Шуры Вин один раз видел; она в основном состояла из ног и всего остального, что так ноги дополняет, особенно в летнем сарафане на фоне неба. Когда она проходила по улице, то мужики замолкали и оборачивались, несмотря на всю привычку к полуголым летним девицам. Ну и всё понятно: Стас как раз такой фруд, который начнет сохнуть, по старинке, а тут девица с другим, и он весь такой благородный, а в деревне все это знают, и Стасу сочувствуют, как в мыльных операх, которые в детстве соседка все время смотрела на кухне —
Теория была великолепная, всё объясняла, главное, стройно и красиво, и тем жальче было, что продержалась она всего пару часов. В обед прибежала тетя Шура с чугунком — чугунком! — от которого исходил такой запах, что за ней выстроился шлейф окрестных собак, а Цитрамон стратегически запрыгнул на кухонный шкафчик, где его было не достать, и целился оттуда в чугунок нырнуть, лишь откроют крышку.
— Александра Павловна! — Стас вскинул было руки, но тётя Шура бухнула чугунок на железную подставку и обхватила Стаса, всхлипывая:
— Стасик! Если б не ты! Через две недели уже! Стасик! — осыпала его благословениями, звучно расцеловала в лоб и обе щеки, и убежала.
— Это … это теперь всегда так будет? — ошалело спросил Вин. Он было попытался решить тригонометрическую задачу вмещения содержимого чугунка поверх пирожков и салатов, но от удивления даже на минуту о ней забыл.
— Вряд ли, — Стас поморщился. — Дочь у неё одна, слава Богу.
Образ романтической безответной любви рассыпался в прах.
— А чего она так? — деликатно спросил Вин. Стас с недоумением на него посмотрел.
— Радуется, — удивлённо ответил он, доставая запотевшие рюмки из холодильника. Вин закатил глаза, но молча принял рюмку и сосредоточился на вещах важных и понятных.
Обычно Вина мало интересовали перипетии человеческих отношений. В этих рассказах очень скоро появлялись какие-нибудь троюродные сёстры, двоюродные женихи, сыпались имена собственные, как рекламные баннеры в браузере у беспомощного юзера, нафиг это всё нужно. Но на следующее утро он сам отвёз тёте Шуре чугунок и тарелки, получил третий завтрак — гости разъехались, но еды, естественно, осталось на неделю — и попробовал разобраться в сюжете.
Велик обратно пришлось катить — сохранять равновесие в седле после того, что тётя Шура считала правильным завтраком для молодого организма после болезни, было вообще нереально. Но Вин так и не понял, что именно сделал Стас, который даже не встречал жениха. Было очевидно, что тётя Шура на седьмом небе от счастья, и связывает женитьбу дочери именно с ним. Как это произошло, понятным так и не стало, невзирая на то, что она не умолкала ни на минуту; а как правильно её остановить и расспросить, Вин сообразить не смог.
— Дочь у неё ого, — попробовал он ещё раз, когда вернулся. — Правда, Тарас Петрович говорит, что молодёжь всегда ого, а потом когда как.
— Необязательно, — возразил Стас. — Ребенком я видел гра— одну даму, которая была совсем не первой молодости, но она была весьма хороша собой, и прельщала мужчин не только своим остроумием, но и свежестью кожи, нехарактерной для её возраста.
Гра, подумал Вин. Гражданку? Он попытался представить, что Стас называет кого-то «гражданкой». Всё равно, как если бы Цитрамон отказался от еды.
— А фигура? — всё же возразил он от нечего делать. Он пытался вспомнить что-то, что девчонки на курсе говорили про мини-юбки или шорты для взрослых женщин, почему-то был какой-то возраст, когда чего-то было нельзя…
— Если видишь женщину с неважной фигурой, одетую по последней моде, она просто глупа, — ответил Стас.
— Ну как, если надеть джинсы и —
— Ровно это я и имею в виду, — пояснил Стас, и, как обычно, стало совершенно непонятно, о чем он.