От леса пахло прошлогодним хвоем и новой листвой. От луга — травой и росой, ещё не высохшей. Поле — сухой землёй и зреющим зерном. Стас постоял с закрытыми глазами, послушал. Потом воткнул трость в землю, железа не касаясь, и пошёл на луг.

На нём ещё лежала тень от леса. Влажная трава стояла гордо и густо. Солнце подсушило ту, что ближе к полю. Он нагнулся — запах чуть пьянил, как новое пиво. Как там Вин после коньяка? Похмелье от бренди сваливало с ног даже…

Трава со вздохом колыхнулась по теневой меже. Стас достал и развернул куриное яичко, осторожно взял его на ладонь. Несушка снесла его получасом ранее; оно было ещё тёплое. Бережно согнув пальцы вокруг яйца, чтобы они удерживали его, как зубцы — драгоценный камень в оправе, Стас выставил руку вперёд.

Первый удар пришёлся в колени сзади. Стас был к нему готов, но не согни он пальцы, яичко бы упало и разбилось. Он удержался на ногах, но с трудом. Тут же снова вдарило в колени сбоку, будто барашек лбом боднул. Он едва успел стиснуть зубы, и точно — третий удар был прямо в больное колено. Стас выдохнул с силой, стараясь не думать даже всех слов, что услужливо пришли на ум.

Трава примялась вокруг, будто кто-то обежал его — против солнца, разумеется. Стас собрался.

 Ничего не произошло.

Он досчитал в уме до двенадцати.

Ничего.

Солнечные лучи уже почти касались его самого. Ещё чуть-чуть, и он будет стоять на солнце. Надо было решаться.

Не оборачиваясь, Стас сказал тихо, но чётко:

— Полевик да лесовик,
Промеж ними луговик.
Хорониться сам привык,
Друг ему лишь моховик.

Прямо перед ним трава выпрямилась — он резко отвёл руку с яйцом на солнечную сторону. Траву тут же примяло на самой границе солнце и тени, она пригнулась, поломалась, будто невидимый футбольный мяч покатился к лесу и остановился в паре саженей от Стаса.

— Нашутили на шесток,
Побалакать бы чуток,

сказал Стас вежливо.

Вздох от земли был ему ответом. Стас взглянул прямо на солнце — в глазах посинело, полыхнуло, заслепило — и резко перевёл взгляд вниз, туда, где кончалась примятая трава.

В этот раз, как и обещал денщик, Стас его увидел, ослеплёнными глазами. Моховик сидел на корточках, потирая зелёный мохнатый лоб — видно, едва не обжёгся утренним солнцем, когда пытался допрыгнуть до яйца. Он был не больше поросёнка, с такими же толстыми короткими ножками; а ручки худенькие, и весь мохнатый, в зелёном мху.

Стас задал свой вопрос. Глаза отходили быстро, сполохи проходили, вот-вот и моховик пропадёт; но ему показалось, что тот кивнул и выставил свои мохнатые лапки вперёд, горсткой.

Стас бросил яйцо и всё-таки моргнул, не удержался.

Когда он открыл глаза, яйцо лежало на травке. Глаза снова видели только то, что видят глаза.

Не принял моховик подарок. Или померещилось. Не стоит веры болтовня нянек, треск баб да мужиков на завалинке —

Яйцо не лежало на траве.

Оно висело над ней.

На глазах у Стаса оно ещё чуть-чуть приподнялось и наклонилось. Будто вдохнул кто-то, тихонечко, с присвистом — пустая скорлупка легко покатилась по травке; дохнуло ветерком, и всё.

Дырочка была одна, с тупого конца. Видимо, моховики были тупоконечниками. Этого денщик не говорил.

Не забыть денежку оставить тёте Шуре, за яичко скраденное. И денщику с Акулькой за упокой свечки, мимо церкви идучи.

— Благодарю, — сказал Стас вслух на всякий случай, и шагнул навстречу солнцу по тёплой зелёной траве.

_{* * *}

Они сидели в саду после второго завтрака. День занимался ясный, тёплый, похожий на летний (Стас никак не мог привыкнуть к изменчивости русского лета; ему по-прежнему было удивительно, что жители Ключей называли этот дождливый капризный июль тёплым). Зато урожайное время! Яблоня была, к счастью, одна, и один куст крыжовника; остальное — вишни и черешни, которыми так гордился Николай Евгеньевич; его долго убеждали, что в этой полосе черешня не созреет. Ягодки были, конечно, мелкие, но сладкие. Вишня была не хуже владимирской, и вишнёвка из неё получалась отменная, лёгкими руками тёти Али. Сейчас Вин её пил с кофе, чередуя глотки. Он высыпал на ладонь из сахарницы несколько топазовых кусочков кофейного сахара — Стас отвёл взгляд, непроизвольно поморщившись. Сам он пил кофе по-арабски, без сахара. Он ничего не имел против европейского метода, но здесь, в этом времени, он был доведен до варварского воплощения. К тому же — сладкое сразу после завтрака? Он покосился на Вина и тут же пожалел об этом — Вин намазывал булочку вареньем. Стас взялся делать кофе себе.

Вин с удовольствием наблюдал за ним. Пить это было невозможно — от горечи сводило язык и нёбо — но ему очень нравилось смотреть, как Стас погружает румяную медную джезву в раскалённый песок почти до горлышка быстрым бороздящим движением, раз, второй — кофе пенится, вот оно — Стас всегда говорил «он», естественно — уже в чашке, и сейчас Стас раскурит сигариллу (ещё горче, чем кофе, после завтрака к тому же!), а гуща осядет. Всё это он делал тысячи раз, наверное, поэтому все движения были автоматическими, и от этого было заметно, что автоматика иная, непривычная. Интересно, что бы сказал тут какой-нибудь хореограф или тренер по единоборствам, кто-то, для кого движения человека — замкнутая логичная система.

У Вина было столько вопросов, что он не знал, с чего начать. Не спрашивать же, в самом деле, «Как тебе у нас?» И потом, что тут можно ответить? «Нормально, спасибо?»

— В твоё время так кофе делали? — спросил он в итоге.

— По-разному делали, — Стас наполнил чашку и почти утопил пустую джезву в горячем песке. Асбестовые пальцы, подумал Вин. — Так делали, да и ныне делают, как мне говорили, в Турции, на Кавказе, на Балканах. Там и научился, в путешествиях моих.

— А да, ты вчера же говорил, что сбежал из дома, но я больше ничего не помню. Вчера, правда, столько всего было… А куда ты сбежал-то? И сколько тебе лет было тогда? — спросил Вин с любопытством. 

Стас затянулся с наслаждением.

— Пятнадцати лет я был, что ли… Мне повезло, Papa объявил своё намерение — пристроить меня на обучение — сразу же после моих именин, и у меня не было ветра в карманах —

— Ветра в голове? — неуверенно переспросил Вин. Стас улыбнулся одним уголком рта.

— В голове только ветер и был. Прости, оговорился. В карманах кое-что было. Иногда не получается перевести.