— А у тебя родной язык вообще какой?

Стасу вспомнился Герард, заделавшийся Фёдором, который отказывался говорить по-немецки даже с бабушкой; и Алёшенька Мартов, который не знал ни слова по-русски лет до шестнадцати, хоть и не выезжал за пределы Петербурга и окрестностей… Как объяснить это Вину? 

— Дело в том, что по-русски мне довольно редко доводилось разговаривать, — сказал он просто. Вин вытаращился на него.

— А на каком ты разговаривал?

— На французском вначале, и чуть позднее на английском. Понимаешь… У вас, похоже, принято говорить на одном, официальном языке, и бороться с иными языками, как толстуха с диэтой. У нас же говорили на французском естественным образом; отец моей матери был шотландцем, а жена его, моя бабушка, француженкой. Maman выучила немного русский, чтобы разговаривать с матерью моего отца — она была женщиной доброй, но совсем малообразованной. Так что я больше всего говорил на русском с бабушкой, когда мы бывали у них, и с челядью. Отец рассказывал мне, что когда их с моей матерью познакомили при помолвке —

— Погоди, это что значит, они встретились, когда собрались пожениться? Это как?

Стас непонимающе поднял бровь.

— Отец, конечно, видел мать до того, именно поэтому он и пришёл к деду просить её руки. Дед был un homme de coeur, добрый человек с душой, и понимал, что молодой девушке надобно немного времени, чтобы привыкнуть к мысли о замужестве и к будущему мужу. Поэтому он представил их друг другу и позволил отцу приезжать к ним каждый день на час или два, гулять с мамой в саду или же вместе читать вслух, чтобы узнать друг друга ближе. Само собой, её не стали бы неволить, не желай она принять жениха. Мой отец был влюблён в неё, но он был скромен о своих достоинствах, и не ожидал, чтобы она полюбила его немедленно. Лишь показав ей своё уважение и трепет перед нею, своё желание быть её защитой и опорой, дарить ей радость — лишь так он надеялся заслужить её благосклонность.

Вин секунду смотрел на него, а потом зажмурил глаза и изобразил руками взрыв черепной коробки. От каждого ответа появлялся ещё букет вопросов. Главное, Стас ещё говорил это всё таким тоном, будто просто повторял вслух очевидные вещи.

— Как жениться, если не влюбляться?

— Зачем влюбляться, если не жениться? — пожал плечами Стас. — Чтобы стихи писать и лезть в окно спальни? — Он внезапно рассмеялся. — Так, вспомнился один мой приятель, то уже на Балканах было. Чуть мы заезжали в какой город, он немедленно начинал волочиться за какой-нибудь смазливой особой с особо ревнивым мужем. Он начинал писать самые скверные стихи, и выяснилось однажды, что его предмет страсти не умеет читать по-французски, а муж как раз разбирает достаточно, чтобы понять, о чём тут дело. У него было некоторое влияние в этом городе, и… другому другу пришлось приложить много усилий, чтобы распутать этот клубок. Он убедил беднягу-мужа, что наш друг умалишённый, от несчастной любви, и всякий раз, как видит девушку, похожую на свою возлюбленную, с ним случается этот припадок. — Стас рассмеялся своим воспоминаниям. — Муж только поверил, что тот безобиден, как обнаружил нашего резвого друга в спальне своей жены… Жена и её служанка были тоже, впрочем, не промах, и так рыдали, крича, что он вломился в спальню и заключил её в объятия с криками «Ma belle! Ma belle!», но её чести он не затронул. Тут, слава Богу, Cliffe нашёлся, и вскричал, что так называл возлюбленную наш друг, Mabelle! Каким-то образом мы унесли оттуда ноги, а эта плутовка осталась со своим рогоносцем, который поверил во всю эту ахинею…

Вину рассмеялся — каким надо быть идиотом, чтобы в такую дурь поверить! Наверняка ж не в первый раз было. Хоть ему и не все детали были понятны, но тот муж явно был каким-то недотёпой. Однако Вин всё-таки спросил:

— Я только вот чего не понимаю. Ты как будто и говоришь, что уважаешь женщин, брак, и…

Стас кивнул.

— Я не умею объяснить, а у вас не знают боле, что это.

— Женщины? Уважение? Брак? — ехидно спросил Вин.

— Да, — немного мрачно подтвердил Стас. Он много говорил про это с тётей Алей, и опыт дочки тёти Шуры только его мнение утвердил.

— Впрочем, мы не арбитры нравов с тобой. Да и я не ответил на твой вопрос. На Балканы бежал, конечно.

— Почему «конечно»? Тепло и море? — спросил Вин неуверенно.

— Горы и война, — хищно усмехнулся Стас. — Там я встретил Клиффа, потом Мышкина — это он всё находил себе интрижки. На Балканах приключений всегда хватало. А тогда — турки, сам понимаешь.

Вин не понимал даже близко, но тут было достаточно ключевых слов, чтобы потом поискать в интернете. Окей, солдаты удачи, типа. Благородные, потому что это Стас.

— Там с людьми только дело имели? — уточнил он на всякий случай.

— Мы не воевали с феями или духами, если ты об этом, но знаешь ли, трудно годами спать под открытым небом и не встретить ни одного жителя невидимого мира.

Вин хмыкнул.

— Кучу народу знаю, которые из лесов не вылезают, и туристы, и ролевики, и никаких кикимор. Не, ну, байки всякие рассказывают, но так, чтобы как у нас вчера, нет. Я даже сам в лесу сколько-то ночевал, и никогда никого такого не встречал.

Стас поглядел на небо — солнце стояло высоко, ни облачка, амулет тёплый, они в саду, среди металла и электрических полей. Можно говорить об этом без опаски.

— Я и сам не вполне уверен. В мой век… В моё время… Как тебе объяснить? Мы жили слишком цивилизованно. Отец говорил, что в девятнадцатом веке уже не осталось места всякому легкомыслию, приключениям. Освещённые бульвары, что в Париже, что в Кракове, что в Петербурге; кафе, газеты, фланёры, модницы, лицеисты. Разговоры о том, кто сказал что-то в министерстве, что пишут газеты, как составить протекцию или что-то перестроить в доме, чтобы была современная плита… Наука, университеты, телеграф, железные дороги строятся…