Вин покачал головой. Кроме одного или двух непонятных слов, всё это было как-то уж очень… по-современному. Он не так себе представлял прошлое.

— Но ты же сбежал.

— Но я сбежал. И они мне встретились в первый же вечер.

Он чуть-чуть не доехал до Racławice (Рацвавиче, попробовал про себя повторить Вин за Стасом, и тут же забыл название) — крестьянин, у которого Стас спросил дорогу у моста, объяснил, что надо перейти мост, а дальше не более двух staje, по перелеску, на холм, а там и городок. Невзирая на все усилия правительства, которое попеременно объявляло реформы и повышало в жаловании чиновников, крестьяне по всей стране толковали расстояние по-своему; краковский łokieć отличался от того, что в Плоцке или в Лодзи. Сташек — теперь Станислас, твёрдо решил он, когда огни Кракова остались позади — понимал, что это значит от мили до трёх, ничто для его крепких мальчишеских ног. Коню пора было передохнуть, и он спешился, чтобы повести его за собой шагом.

— У тебя был конь?

— Дед подарил. Отец, правда, был против, из-за планов на моё будущее. Содержать коня ведь недёшево, и времени я меньше оттого посвящал наукам.

Стас не стал объяснять, что отец был строг, но никогда не тиранил семью, и никто не сомневался в справедливости его решений. Отец и ему дал срок до осени; но с подарком деда Сташек понял, что время пришло. В конце концов, старший брат уже даже сделал себе имя в России, сёстры выходили в свет, и если не придётся платить за лицей Стаса, который ему был поперёк горла, у сестёр будут более завидные платья и развлечения. Ему эта логика представлялась совершенной и он был уверен, что прекрасно объяснил её в записке. Он не стал упоминать в письме, что ещё одна причина его побега обладала синими глазами с тёмными ресницами, и что эти глаза смотрели на него то покровительственно, то с усмешкой, будто он какой-то мальчишка! Посмотрим, что она скажет, когда много лет спустя он вернётся к ней, высокий, в шрамах, с усами — отрастут же они рано или поздно.

— Miej na nich baczenie, — сказал крестьянин напоследок, перекрестился сам и перекрестил Станисласа. Его было слышно ещё минуту-другую — усталая лошадка почуяла, что дом и ужин недалеко, и ускорила шаг. Да и хозяину вряд ли хотелось задерживаться у реки под вечер. Вскоре затих и скрип телеги. Только тихий плеск воды и пощёлкивание какой-то птицы в траве.

Станислас остался у моста.

— Погоди, а что крестьянин тебе сказал?

— «Стерегись их.» Но и так было понятно — да я и не дурак был с ними повстречаться, столько раз слышал уже.

— В общем, все в курсе были, — пробурчал Вин. — Меня только никто не предупредил. И что, увидел кого-нибудь?

Стас следил за струйкой дыма, будто поднимал её взглядом выше и выше.

— Увидел, — сказал он.

Он уже сошёл с моста на на берег. Он успел порадоваться, что городок ближе, чем он думал, потому что хорошо было видно огни на фоне неба цвета черники (он изрядно проголодался).

Крестьянин сказал ему, что городок за холмом, в долине. Его огней не видно.

«Те, что из лесу, не пойдут через воду текучую, реку бегучую,» так говорил денщик. Дела рук человечьих не тронут, железа калёного бегут они.

Станислас повернул обратно на мост. Конь послушно шагнул за ним, тихонько фыркнув. Конь в подковах и железной сбруе, его не уведут; но Станислас покрепче сжал в пальцах железное кольцо удильца, другой рукой взялся за лезвие ножа, и поглядел на приближающиеся огни сквозь подрагивающее нервно лошадиное ухо.

Свет распался на тысячи искорок, зарябил и заиграл. Станислас моргнул, взглянул снова.

Бледный тоненький серп убывающей луны, две-три неярких звезды в осеннем небе над головой — но реку вверх по течению от Стаса рассекла лунная дорожка, шире самой широкой столичной улицы, будто вся невидимая сторона луны её осветила, и звёзды искрили ярче свечей в три ряда по её краям. Вода заволновалась от невидимого, неслышимого ветра, зазвенела. Он не успел даже подумать, что ошибся, что надо было схорониться подальше, как Они вырвались из леса.

Золотые доспехи и серебряные, рассказывал денщик, и мечи, и золотые косы по ветру. Они были слишком далеко от него, а может, железо мешало — воздух загрохотал, задрожал, будто в раскалённой печи, пошёл золотыми и серебряными пятнами: то ли всадники на конях, то ли сотня солнц, тысяча лун взлетели из реки. Тревожно выли горны, звенела сбруя, а может, это кровь в ушах звенела, била тревогу.

Он не выдержал. Отпустил лезвие ножа, отпустил железное кольцо, широко открыл глаза.

Река вспыхнула всеми цветами пламени. Войско было огромное — кони в алых попонах с сапфировой бахромой, золотые всадники с опущенными забралами, реют за ними серебряные пряди дикого ветра. Грохот сапфировых копыт по воде, как по льду. Туда! К ним, вечно лететь навстречу ветру, к невидимой луне —

Ветер ударил его под дых. Станислас упал на колени, ухватился за ржавую переводину.

Стало тихо. Отдышавшись, он встал, перебирая по балясине руками. Конь подозрительно косил на него блестящим глазом. Станислас прижался к тёплому живому лошадиному боку, огляделся.

В реке поблёскивали серебряные чешуйки, отражение полупрозрачного месяца в небыстрой речной воде. Он потёр глаза, дёрнул себя за волосы, больно. Лицо и волосы были мокрыми; вся одежда впереди влажная, будто на него брызгали из реки.