Сейчас он немного накренился вправо и смотрел на Стаса сосредоточенно, словно пытаясь его разглядеть издалека.

— Берега. В Изборске лучше, — сказал он, — Труднее добраться. Стихов. Не знаю про них.

Он медленно качнул влево торс, маленькими толчками, будто плечами пересчитывал деления на невидимом датчике.

— Вас. Фотографировать. Когда закончится, — вопросительно сказал он.

— Что закончится? О чём вы? — немного раздражённо спросил Стас.

Синий медленно вернул спину в вертикальное положение, постоял секунду и подался назад, будто вдавливая плечи в невидимую подушку.

— Не знаю. Вокруг вас. Свет. Другой.

Он пошевелил пальцами в воздухе.

— Не умею объяснить. Мне трудно. Мысли в слова. Всегда.

Это Стасу уже было понятно и так. Парадоксально, от этого ему самому стало легче разговаривать с незнакомцем из нового века. С Синим не было смысла подбирать слова или ожидать, что тот заметит какие-то дополнительные странности — у него своих было хоть отбавляй.

— Вы сразу согласились на встречу, — сказал Стас. — Я предложил её, потому что кое-что узнал на Фестивале. Оно связано с неким Павлом Ивановичем и молодёжью его круга. Мне кажется, что они интересуются мной, из некоторых ошибочных соображений, и, похоже, они заметили, что вы ко мне подходили. Их это почему-то заинтересовало.

— Не здесь, — сказал Синий. — На берег.

Они вместе спустились к реке и, не сговариваясь, повернули направо, пошли вдоль воды.

— В Новгороде. Были вы?

Стас кивнул, не уточняя дат. Синий не казался ему сумасшедшим, но ему явно отбивал ритм какой-то другой барабанщик. Редингот был из хорошей кожи и ладно сидел; шляпа и сапоги — ручной работы. Не блаженный в лохмотьях, как бы ни вёл себя.

— Странное место там. Странное, как вы, не как я, — пояснил Синий бесстрастно. У него почти не было выражения в голосе, словно он учился говорить мышечно, без слуха. — Галерея… У неё плохое название. «Добытое».

Недобытое. Недобыча. Стас поёжился.

— Попробуйте.

— Что попробовать? Зачем?

Как-то на Балканах они попали на обычное деревенское гуляние — вино льётся рекой, гостей кормят, пока не осоловеют, а хозяева едят за троих, поют и пляшут. Станислас немного разбирал местное наречие — этакое ассорти из хорватского, греческого и болгарского, на его слух — и с удовольствием слушал рассказы стариков, куривших длинные трубки и медленно потягивавших терпкое местное вино. Вскоре он заметил, что один из слушателей, нестарый ещё мужчина с чёрными усами, сидит не шевелясь, будто оцепенев, и смотрит в одну точку, чуть наклонив голову. Он ни разу не шевельнулся, даже не пил вина. Станислас показал на него взглядом сидевшему рядом Cliffe, который курил свой вечный черут.

— Пастух, — пояснил Cliffe, и спросил что-то у своего соседа на беглом тюрко-болгарском. Старик кивнул и ответил коротким числительным. — По восемь месяцев один со стадом, всю жизнь, с детства; там, наверху, откуда мы сегодня выползли. Говорить почти разучился и людей не видит. — Сосед добавил несколько слов, которые Станислас понял и так: в нём говорят ястребы. Была это местная поговорка или поэтическая выдумка старика, но Станислас её запомнил, и теперь, почти два века спустя, глядя на Синего, он видел человека, в котором говорят ястребы.

Синий остановился у хилых сероватых осин, достал из внутреннего кармана своего редингота большую плотную картонную папку и протянул её Стасу.

Внутри было с полдюжины фотографий. Стас оглянулся — рощица прикрывала их от посторонних глаз. На другом берегу пыхала красная труба завода, тянущаяся к небу из отталкивающего вида серокаменных квадратов. За ней снова вечные многоэтажки. Людей видно не было, но Стас все равно отошёл вглубь, под деревья.

Галерею Синий снимал в солнечный день. Прелестное классицистическое здание в золотистом освещении, розовое с белым. Сбоку резкая тень, как сгущающийся из воздуха…

— Да, — сказал Синий, неприкрыто наблюдавший за Стасом. — Сказал им, фото не вышли. Вернул деньги. Попросили посмотреть. Отказался. Просили ещё приехать. Снимать. Внутри. Я не хотел внутрь.

Стас засмотрелся на фотографию розового фасада. Голуби на железной ограде. Казалось, что их туда накололи. Краска оттенка сырой свинины. Он отвёл глаза, посмотрел снова. Милое здание в новом стиле, немного аляповатое. Солнце, голуби. Во рту пересохло. Внутрь он тоже не хотел.

— Не согласились?

— Нет. Репутация на пользу. Трудного человека.

Стас закрыл папку с чувством облегчения. Синий не достал рук из карманов, когда Стас протянул её обратно.

— Вам. Может, повезёт. Не пригодится.

— Вы очень хорошо фотографируете, — искренне сказал Стас.

Синий смотрел на реку, морщась, как от несильной боли или неприятного звука.

— Разин, — сказал он.

Стас кивнул. Как-то maman попросила его перевести, о чём поёт Акулина; история Стеньки Разина не тронула её, но судьба бедной княжны, которую Разин бросил в реку, заставила её неодобрительно качнуть головкой, элегантно уложенной à la chinoise. «Топить девушку, fi donc!» Papa усмехнулся — в реке ли место прелестнице? Головорезов набрать нетрудно, а вот невесту найти из хорошей семьи… Maman рассмеялась, и отец поцеловал ей руку.

_{* * *}