— Тем лучше, не будет засилья золота в экономике, — парировал Воронин. Его экономическое невежество прекрасно уравновешивалось полным отсутствием интереса к предмету.
— Здорово было бы знать что-то, чего не знает никто, — Йорик не обратил на реплику Воронина внимания, а может, и не услышал её. Из них троих он казался самым старшим, из-за степенной манерной речи, и одевался весьма щегольски, для тех голодных и странных времён. Джинсы у него были настоящие, и кожаная куртка ровно до кожаного пояса, по бедру — бабушка привезла из американской командировки; у него даже был пейджер, хотя, понятное дело, в лесу от него не было никакого толку. Но сейчас он напоминал ребёнка, который выпрашивает у взрослого новую игрушку. — Представляете, увидеть, ну, действительно увидеть что-то такое, чего никто никогда не видел…
— Ну, вот я бы с удовольствием увидел, как ты делаешь чай или посуду моешь. Сколько тебя знаю, не видал ни разу, — язвительно парировал Воронин. Емеля рассмеялся.
— Скорее найдёшь философский камень или встретишь русалку, Капитан! Покажу вам завтра прикольное место, если снова смогу найти. Никогда такого посреди леса не видел.
— Ох, темнишь ты, Емеля, — протянул Капитан, устраиваясь поудобнее, но докапываться не стал, лень было. Емеля действительно иногда затаскивал их в очень глючные места; чего стоили серые деревянные идолы-истуканы в подмосковном лесу, или заброшенные бараки, почему-то в самой чаще леса — кто строит длинную избу, типа палат пионерлагеря, но из тёса, в самом сосняке, где нет воды и куда свет не попадает? Йорик там нашёл газеты шестидесятых и какой-то мусор, типа блюдечек, он сказал, что редких, а Капитан набрал поздней земляники. Хотя он ворчал на Йорика и Емелю, он любил эти вылазки. Родители Емели вот-вот отъедут в Корею на год (они были химиками, что предопределило выбор факультета для их покладистого сына, которому были интересны любые лекции, кроме тех, что в расписании, и разговоры обо всём, кроме пройденного материала). Тогда Капитан станет ночевать у него почаще — родичи пусть сами разбираются, разводятся они или нет, задрали уже; и Йорик будет тусоваться, будет клёво.
— Грибы — это хорошо, это годное дело, — веским тоном подтвердил Йорик со спокойствием человека, который грибы любит есть и всегда сумеет уклониться от того, чтобы их чистить и готовить.
— Только никаких мухоморов, — предупреждающе сказал Капитан.
— Согласен, согласен, неудачный был эксперимент. Отныне — только съедобные! В конце концов, коллеги, если иные миры существуют, пусть они нас находят сами, — вальяжно согласился Йорик. — Очевидно, что мухоморы — недостаточная замену пейоту.
— А пейот в наших широтах не водится, — констатировал Воронин. — Разве что твоя бабушка привезёт. «Бабуль, привези нам для глюков пару кактусов, будем двери в иные миры искать.»
— Зачем тебе, внучек, — скрипуче прошамкал Емеля, — неужто своей дури мало?
Все трое захохотали, и Воронин уже было открыл рот, но тут Йорик резко сказал:
— Тихо.
Друзья удивлённо замолчали. Йорик привстал, прислушиваясь.
— Слышите?
Чёрная, тихая ночь.
— Не-а. Йорик, ты чего?
Йорик шагнул к лесу.
— Вот опять! Типа… стон. — Он нахмурился.
Капитан поднялся, доставая фонарик. Йорика в школе всегда оставляли стоять на стрёме; у него был слух, как у летучей мыши.
— Пошли, Индеец Острый Слух. Емеля, за костром следи. Не хлопай ушами, а то мы тут заблудимся ещё. Йорик, очки, блин, береги, сова слепая.
Йорик, естественно, попёрся в самый бурелом. Тропы не было. Через несколько минут стало почти не видно костра. На крик никто, кроме Емели, не отозвался.
— Тебе не показалось? Птица, может?
Йорик покачал головой.
— Это не птица была.
Воронин оглянулся назад, где сквозь сеть тёмных ветвей виднелись красные отблески костра.
— Слушай, мы так только…
И тут они оба его услышали — слабый, хриплый человеческий стон.
У костра они положили его на пенку Капитана. Воронин смыл с лица незнакомца подсохшую кровь, протёр длинную рваную царапину водкой. Помимо набитой на лбу шишки, что-то было не так с левой рукой, она сильно распухла. Незнакомец иногда тихо постанывал, но не приходил в сознание. В свете фонарика и костра было видно, что ему где-то от сорока до пятидесяти, поколение их родителей. Он был гладко выбрит и очень коротко стрижен. Под закрытыми глазами были почти чёрные круги.
Йорик, который понятия не имел, как оказывать первую помощь, держал фонарик; но когда они сделали, что могли, он посветил на длинную, перепоясанную широким кожаным ремнём рубаху и галифе незнакомца, помял ткань в пальцах и сказал, неожиданно неуверенным тоном:
— Ребят, это… не знаю, конечно, но это похоже на ведомственную гимнастёрку. Ткань и покрой ещё… двадцатых, может быть. Она как новая, но бабушка говорила, что из таких теперь… Как из музея, в общем.
— Какого, нахрен, музея, ночью, в лесу?
— Ну, а что тогда? — спросил Емеля.
Они уставились на незнакомца. Они читали фантастику — много фантастики, смотрели кучу фильмов, и жили в том сумасшедшем коктейле сумасбродных идей, который разливали тогда по молодым головам внезапно открывшиеся каналы телевидения и пиратские видеостанции, серьёзные газеты, в которых печатали погоду на завтра и рассказы про инопланетное происхождение Элвиса или эликсир вечной молодости, закопанный под Кремлём. В ночном лесу что угодно могло попасться…
Незнакомец открыл глаза.
— Год… какой? — прохрипел он.
— А ты говоришь, музей, — флегматично сказал Емеля. — Добро пожаловать, товарищ.